К 100-летию возникновения…

ДАДАИЗМ (Dadaïsme) – модернистское художественное течение конца 1910-х – начала 1920-х. Возник в 1916 в Швейцарии (Цюрихе) в среде художественной интеллигенции как протест против Первой мировой войны и европейской цивилизации, в которой дадаисты видели ее первопричину. Основатель – румынский поэт Тристан Тцара (настоящее имя Самуил Розеншток; 1896–1963), собравший вокруг себя интернациональную группу.

Среди всех подвергнутых остракизму ценностей буржуазного общества главной мишенью оказалось искусство. Дадаисты отрицали все его законы, утверждали безусловный примат иррационального, бессознательного и интуитивного, ниспровергали рационализм, вошедший в плоть и кровь европейской культуры. Дадаисты считали, что в условиях полной деградации и близкого краха европейской цивилизации их первостепенной задачей было ускорить этот крах, подрывая ее фундаментальные структуры – структуры мысли и языка. Творя лингвистический хаос, дадаисты обрекали литературу на самоуничтожение; естественно, что от них не осталось практически никаких произведений. Это вписывалось в их понимание дадаизма: они видели в нем не столько художественное течение, сколько определенный образ жизни.

Тем не менее дадаизм сыграл важную роль в истории художественных идей. Он явился одним из моментов кризиса европейской культуры первой четверти ХХ в., времени глобальной переоценки ценностей и интенсивного поиска новых путей в искусстве.

ОтМАТАЙ-Ко

(о.ч.р.к.)

В том ноябре был 31 день…

МАТАЕВ Сейтказы Бейсенгазиевич, род. 31.11.1954 г. в с. Лебяжье Новоегорьевского р-на Алтайского края.
Окончил фак-т журналистики Казахского Государственного Университета (1980).
В 1980-86 - собкор Казахского Телеграфного Агентства по Тургайской, Карагандинской областям.
В 1986-89 - зам. главного редактора областной газеты "Индустриальная Караганда".
В 1989-91 и 1994-96 - собкор "Известий" по Казахстану.
В 1991-93 - пресс-секретарь Президента РК.
В 1993-94 - пресс-секретарь Премьер-министра РК.
С мая 1996 - президент Национального пресс-клуба.
Одновременно, с февраля 2001 - председатель правления Союза журналистов Казахстана.
Награжден медалью. Женат. Жена - Баян Рамазанова. Три сына - Аскар, Естай и Асет.
(Ашимбаев Д.Р. Кто есть Кто в Казахстане. Изд. 6-е. Алматы, 2002, с. 300).

ЛЯПСУС (от слова «вляпаться»)

Это было классическое «ляпсус лингве»: вместо «шахтеры Кемерово», диктор прочел «шахтеры Караганды». И – всё. Вообще – всё. Тогда, 89-м, когда Союз дышал на ладан, вот надо было пройти этой оговорке в эфир главного телеканала… Шахтеры Караганды переглянулись: по телеку говорят – бастуем, а мы – ни сном, ни духом…а ну айда на улицу! И – понеслось. Забастовки, попытки заигрывать со стачечными комитетами уже по всей стране, пересмотр окладов и категорий, перекраивание бюджетов…словом: упавший Рубль добивали, стуча по нему шахтерскими касками. А ведь надо было просто читать дикторский текст как понаписанному. А для этого – вглядеться. Прежде всего – в себя. Не в то, что ты набираешь по заданию редакции, а вот сюда. Да-да, сюда, - в текст. Не в монитор, - в текст. В буквы, которые складываются в слова, в предложения, в систему знаков, где все – черным по белому. Вглядеться и вспомнить: когда именно произошло это чудо…когда страница, как сегодня говорится – «текстового документа» - превратилась в …Текст. Именно так, даже не с прописной, а с самой большой и заглавной буквы – Текст. И если оставить в стороне всевозможные постмодернистские определения, то книжный Текст для нашего поколения и стал той чудесной трансформацией сознания, когда он словно был, не замечаем и из набора букв становился картиной мира. Вспомнили…первое мальчишеское восприятие окружающей действительности,…когда исчезало все вокруг, стоило зажечь под одеялом фонарик, и раскрыть что-нибудь из серии «Библиотека приключений и фантастики»…и все – Текст появлялся, чтобы исчезнуть, превратившись…в нашу Жизнь. Не похожую на серую зависимость от повседневности, а ту яркую, принадлежащую только тебе Жизнь, которую ты инсталлировал из текстовых кусков произвольно, по своему желанию становясь и Капитаном Сорвиголова, и одновременно - инженером Гариным. Как блестяще и емко спел Высоцкий о нашем книжном поколении: «Мы на роли героев вводили себя»… А то, что эти герои говорили на русском,…а на каком еще…позвольте спросить…и – развести руками…таким был, по большей части, наш Текст, который был, как ни странно, нашей Реальностью. Можете не соглашаться, но вам меня не переубедить – именно Текст сформировал ту, советскую реальность. Впросте: Достоевский написал «Бесы» - и они обрели плоть и кровь большевистских бесов. Толстой, по сути, создал «народовольцев» (Левин в романе «Анна Каренина), которые поначалу действительно пошли в народ. Но быстро заскучали просто учить и лечить – посчитали террор более действенным…и – Александр Ульянов, яркое тому подтверждение. А уж как отомстил за брата некто с псевдонимом Ленин… (ЛеВин, не чувствуете созвучия в гениальном предсказании?..). Словом, книжный текст – стал Текстом…жизни, ни больше, ни меньше – великого государства. И нашей Жизни в Тексте – тоже. Той самой, повседневной и рутинной, которая закончилась во времена Перестройки, когда, - как ни странно, - было интереснее читать, чем жить. Почему – интереснее? Да потому, что это было крушением…нет, не Империи, а Текста – фундамента нового общества. И все мы, просто с каким-то мазохистским любопытством, стали наблюдать, как обнажаются язвы и каверны нашего коллективного бессознательного, ранее бывшим здоровой тканью идеологически сформированного общественного организма. Ни Павка Корчагин, ни Олег Кошевой уже не были идеалами, оставшись в школьных сочинениях частью «общественного договора»: мы делаем вид, что эти персонажи нам интереснее, чем Остап Бендер или Шерлок Холмс, а идеологи компартии не замечает, что мы уже избегаем носить пионерские галстуки и комсомольские значки. И при этом, мы сами еще продолжали верить в то, что наше книжно-романтическое отношение к жизни, в которой «всегда есть место подвигу» - является единственно правильным. И Высоцкий это подтверждал: «Значит, верные книги ты в детстве читал»… Но пришли иные времена – Независимости, иные люди – иного теста. Или – текста? Вот тут стоит разобраться.

ГИЛЛЕР Борис Абрамович.

Сценарист, продюсер, режиссер; председатель Совета директоров ИД "Провинция"; родился 17 апреля 1956 г. в Туле; окончил Томский институт АСУ и радиоэлектроники (1978), заочное отделение сценарного факультета ВГИКа (1990, мастерская И.Вайсфельда); работал на Томском телевидении, печатался в Алма-Атинских периодических изданиях, был лектором Бюро пропаганды советского киноискусства; в 1987 г. открыл в Алма-Ате первый частный полиграфический коллектив, который в 1989 г. перерос в акционерное общество (первое в Алма-Ате), выпускающее газеты "Караван", "Караван-Росс", журнал "Какаду"; с 1996 г. - владелец телеканала "КТК" и радио "Караван" (Алма-Ата); в 1998 г. основал в России издательский дом "Провинция-XXI", через который открыто 20 региональных газет общим тиражом более 1 млн. экземпляров; лауреат Государственной премии РФ в области киноискусства за 1997 год (за фильм "Кавказский пленник"), Премии Европейской Киноакадемии "Феликс" (1996, за сценарий фильма "Кавказский пленник"); автор сценария к фильмам: "Криминальный квартет" (1989), "Шкура" (1991), "Кавказский пленник" (1996 - продюсер), "Чек" (2000 - продюсер, режиссер); продюсер фильма "Американская дочь" (1995)

КРАЙМ-КВИНТЕТ

Он потянул дверь на себя и вдохнул так, будто пытался принюхаться: не пахнет ли опасностью… Вестибюль «Сберкассы-Банка» не источал запахов тревоги, все было отмечено оттенком будничности и обыкновения. Два бомжа-славянина в военном камуфляже, сидя на полу в углу терминалов, переругивались с легким кавказским акцентом, азартно тасуя в руках пластиковые карты. Уборщица в валенках шваброй затирала бурое пятно на полу, что-то ворча в микрофон гарнитуры «Верту». Электрик-монтер, стоя на стремянке, крепил под потолком крюк, с подвешенным на нем телом в майке и галифе, досказывая житейскую притчу со словами: «А потом, а потом…да по жопе долотом!»… Словом, все буднично и размерено…и он проследовал к банкомату, мысленно твердя комбинацию из четырех цифр пароля. Он поморщился, когда один из бомжей-игроков едва не сбил его при наборе кода, воскликнув просветленно: «Первая, четвертая, пятая и восьмая…остальные – твои!». Его визави занялся складыванием цифр на пластиковой карте «Голден Виза», и, поняв, что проиграл, бурча метнул «пластик-кард» противнику, затем стасовав свои, зажал одну в кулаке в ожидании очередного хода…

«Да будет свет»… – сказал монтер, вкручивая лампочку в рот подвешенному, когда пароль был набран посетителем. Он точно запомнил этот ряд, т.к. четыре цифры последовательно представляли собой сумму от сложения номера его первой школы, числа и месяца рождения, дома и микрорайона, а также счета финального матча ЧМ-1074г. по футболу. Код и пароль был принят банкоматом… «далее»… и вот уже показалась в прорези автомата долгожданная пачка купюр…но…что это!?.. она оказалась наполовину зажатой! Не вынималась…хоть ты тресни, даже под угрозой разрыва…как бы он не тянул в отчаянии…и тут!..

Два бомжа, разбрасывая свои колоды пластиковых карт, ловко завернули руки незадачливого грабителя назад, бросили его на пол, навалившись на локти. Подвешенный, мигая лампочкой во рту, с воем пикирующего бомбардировщика рухнул на ноги задержанного, когда сверху повалилась лестница-стремянка, под управлением монтера. Уборщица выпрыгнула из валенок, и на «лабутенах-нах» заскользила к входной двери, чтобы заблокировать ее посредством швабры. Затем сказала в микрофончик: «Пометка «Срочно»… и погасила в вестибюле свет.

Он сидел в наручниках на заднем сидении машины, между монтером и подвешенным с мигающей лампочкой во рту; бомжи сидели впереди, один вел машину, другой пытался отыграться, «заряжая» номер очередной «пластик-кард»: «Мои - четные…». Монтер гладил задержанного по голове и приговаривал: «Это я тебе СМС-ку прислал, знал, что ты даже такой вес не пропустишь…полтинничек…и чек – наш! Да только порядок цифр пароля другой – зеркальный…не слева направо, а наоборот…автомат вроде бабки выдает, но в последний момент – авария, вернее выглядит так, а на самом деле…автомат сообщает на пульт охраны: кто-то выпытал пароль у настоящего хозяина карты, а он знает фишку с «обратным паролем», вроде сознался и сдал, а в натуре – подставил и сдал! Такие вот программы…».

 Он только и смог, что протянуть язвительно в ответ: «Ааааа»… Сидящий рядом, выкрутил лампочку изо рта и подхватил радостно: Ааааа… Монтер поддержал победно: Ааааа… С передних сидений донеслось отчаянно и весело: Ааааа…

Словом, квинтет.

 ЧЕРНЫЙ, КАК Я

…и голос за кадром с мрачной безучастностью выдавал перевод того, о чем пелось на фоне гарлемских кварталов: «…опускается вечер, черный как я…». Это еще советские прибалты в конце шестидесятых сняли экранизацию одноименного романа Джона Говарда Гриффина «Черные, как я». О нелегкой доле американского черного меньшинства, да и вообще – о нелегкой доле простого человека в мире капитала. Рассказ шел как бы от первого лица, и предварялся историей сбора информации для написания почти документального текста: писатель-рассказчик, для полного внедрения в среду обитания своего героя, проделывает над собой такое… Принимает особые препараты и облучается ультрафиолетом бесчеловечно, с единственной целью: из белого человека превратится в …негра. Пардон, афроамериканца. Простого косметического грима показалось недостаточно, и он изменил цвет своей кожи изнутри. Также – именно внутри – произошли изменения с психикой: картина мира стала иной, стоило выйти в мир в «другой шкуре». Об этом и сняли довольно советский фильм, и крутанули по ЦТ. Кино получилось откровенно слабенькое, как ни старались прибалты изобразить развязных «янки», в советском кинематографе «фашисты» у них лучше получались. Но вот те документальные кадры с американских улиц, на фоне которых и звучит: «…опускается вечер, черный как я…», вот это и осталось в памяти…

Почему? Не знаю,…но почему-то именно это вспомнилось…вечером…жизни. И поверьте, - нет в этом ни досады, ни жалости, а тем более – жалобы на судьбу. Есть простое желание обратиться к своему поколению, тому самому, которое могло видеть этот фильм на экране: вы помните? Вы…те самые – «семидесяхнутые», как принято теперь обозначать поколение, сменившее в свое время «шестидесятников». Те самые, чья молодость пришлась на 70-е годы прошлого века. Те самые, что схавали наживку с джинсами, что казалось нам…приобщением к свободе. Те самые, постаревшие хипаны. Да, ребята, мы даже из прошлого тысячелетия… И вы должны помнить…именно так – должны! – помнить и знать: вновь звучит блюз. Тот самый, хотя у каждого – свой, но он звучит, и с каждым днем все отчетливее и даже – надрывнее. Ведь блюз…это когда хорошему человеку – плохо. А рок…это когда плохому человеку – хорошо. И в наших сегодняшних реалиях, рок – это не только музыкальное направление, а еще и судьба и если угодно – судьбина, фатум. И надо признать и принять, как данность: опускается вечер, черный как я. А для этого – давайте разберемся в терминологии: кто же черный? Да к тому же – как я… Вглядимся.

В те самые 90-е, в конец века. Это когда изо всех щелей полезло: «Миром правит Фрейд». И что? Виват? А почему бы и нет…без знака вопроса. Ведь что объединяет – Любовь, Голод, Страх смерти – несмотря на социальную или расовую принадлежность. Танатос и Эрос. И – всё. Вообще – всё! И это надо было заявить. Но сначала – понять. Это может объединить. И повести. Как караван. Как «Караван»…

Даниил Хармс «Лекция».

Пушков сказал:

    - Женщина - это станок любви.

    И тут же получил по морде.

    - За что? - спросил Пушков.

    Но,  не получив ответа  на  свой  вопрос продолжал:

    - Я думаю так:  к женщине  надо подкатываться снизу. Женщины это любят и только делают вид, что они этого не любят.

    Тут Пушкова опять стукнули по морде.

    - Да что же это такое, товарищи! Я тогда и говорить не буду, - сказал Пушков.

    Но, подождав с четверть минуты,  продолжал:

    - Женщина устроена так, что она вся мягкая и влажная.

    Тут Пушкова опять стукнули по морде. Пушков попробовал сделать вид, что он этого  не заметил и продолжал:

    - Если женщину понюхать...

    Но тут  Пушкова  так  сильно трахнули по морде, что он схватился за щеку и сказал:

    - Товарищи, в таких условиях  совершенно невозможно  провести лекцию.  Если это будет еще повторяться, я замолчу.

    Пушков подожал четверть минуты и продолжал:

    - На  чем мы  остановились?  Ах да!  Так вот. Женщина любит смотреть на себя. Она садится перед зеркалом совершенно голая...

    На  этом слове  Пушков  опять получил по морде.

    - Голая, - повторил Пушков.

    Трах! - отвесили ему по морде.

    - Голая! - крикнул Пушков.

    Трах! - получил по морде.

    - Голая!  Женщина голая!  Голая  баба! - кричал Пушков.

    Трах!  Трах!  Трах! - получил  Пушков по морде.

    - Голая баба с ковшом в руках!  - кричал Пушков.

    Трах! Трах! - сыпались на Пушкова удары.

    - Бабий хвост! - кричал Пушков,  увертываясь от ударов. - Голая монашка!

    Но тут Пушкова ударили с такой силой, что он потерял сознание и как подкошенный рухнул на пол.

12 августа 1940 г.

МЕЛЬЦЕР Игорь Максимович

Окончил журфак МГУ (1977г.).
Большую журналистскую карьеру в Казахстане начал с районной газеты в глубинке. Фельетонист в журнале "Шмель", один из руководителей правления Союза журналистов Казахской ССР, затем главный редактор общественно-политического вещания казахского телевидения. После госслужбы - заместитель председателя правления АО "Караван"- главный редактор экономического еженедельника "АБВ". С 1993-1996 - главный редактор "Каравана". Затем генеральный директор Коммерческого телевизионного канала (КТК). С 1998-1999 гг. года председатель правления АО "Караван".
В 1999-05.2011 - гл. редактор газеты "Время", Алматы.
Женат, имеет троих детей.

Иосиф Бродский

Представление (1986)

Михаилу Николаеву

     Председатель Совнаркома, Наркомпроса, Мининдела!

     Эта местность мне знакома, как окраина Китая!

     Эта личность мне знакома! Знак допроса вместо тела.

     Многоточие шинели. Вместо мозга -- запятая.

     Вместо горла -- темный вечер. Вместо буркал -- знак деленья.

     Вот и вышел человечек, представитель населенья.

        Вот и вышел гражданин,

        достающий из штанин.

        "А почем та радиола?"

        "Кто такой Савонарола?"

        "Вероятно, сокращенье".

        "Где сортир, прошу прощенья?"

     Входит Пушкин в летном шлеме, в тонких пальцах -- папироса.

     В чистом поле мчится скорый с одиноким пассажиром.

     И нарезанные косо, как полтавская, колеса

     с выковыренным под Гдовом пальцем стрелочника жиром

     оживляют скатерть снега, полустанки и развилки

     обдавая содержимым опрокинутой бутылки.

        Прячась в логово свое

        волки воют "і-мое".

        "Жизнь -- она как лотерея".

        "Вышла замуж за еврея".

        "Довели страну до ручки".

        "Дай червонец до получки".

     Входит Гоголь в бескозырке, рядом с ним -- меццо-сопрано.

     В продуктовом -- кот наплакал; бродят крысы, бакалея.

     Пряча твердый рог в каракуль, некто в брюках из барана

     превращается в тирана на трибуне мавзолея.

     Говорят лихие люди, что внутри, разочарован

     под конец, как фиш на блюде, труп лежит нафарширован.

        Хорошо, утратив речь,

        встать с винтовкой гроб стеречь.

        "Не смотри в глаза мне, дева:

        все равно пойдешь налево".

        "У попа была собака".

        "Оба умерли от рака".

     Входит Лев Толстой в пижаме, всюду -- Ясная Поляна.

     (Бродят парубки с ножами, пахнет шипром с комсомолом.)

     Он -- предшественник Тарзана: самописка -- как лиана,

     взад-вперед летают ядра над французским частоколом.

     Се -- великий сын России, хоть и правящего класса!

     Муж, чьи правнуки босые тоже редко видят мясо.

        Чудо-юдо: нежный граф

        превратился в книжный шкаф!

        "Приучил ее к минету".

        "Что за шум, а драки нету?"

        "Крыл последними словами".

        "Кто последний? Я за вами".

     Входит пара Александров под конвоем Николаши.

     Говорят "Какая лажа" или "Сладкое повидло".

     По Европе бродят нары в тщетных поисках параши,

     натыкаясь повсеместно на застенчивое быдло.

     Размышляя о причале, по волнам плывет "Аврора",

     чтобы выпалить в начале непрерывного террора.

        Ой ты, участь корабля:

        скажешь "пли!" -- ответят "бля!"

        "Сочетался с нею браком".

        "Все равно поставлю раком".

        "Эх, Цусима-Хиросима!

        Жить совсем невыносимо".

     Входят Герцен с Огаревым, воробьи щебечут в рощах.

     Что звучит в момент обхвата как наречие чужбины.

     Лучший вид на этот город -- если сесть в бомбардировщик.

     Глянь -- набрякшие, как вата из нескромныя ложбины,

     размножаясь без резона, тучи льнут к архитектуре.

     Кремль маячит, точно зона; говорят, в миниатюре.

        Ветер свищет. Выпь кричит.

        Дятел ворону стучит.

        "Говорят, открылся Пленум".

        "Врезал ей меж глаз поленом".

        "Над арабской мирной хатой

        гордо реет жид пархатый".

     Входит Сталин с Джугашвили, между ними вышла ссора.

     Быстро целятся друг в друга, нажимают на собачку,

     и дымящаяся трубка... Так, по мысли режиссера,

     и погиб Отец Народов, в день выкуривавший пачку.

     И стоят хребты Кавказа как в почетном карауле.

     Из коричневого глаза бьет ключом Напареули.

        Друг-кунак вонзает клык

        в недоеденный шашлык.

        "Ты смотрел Дерсу Узала?"

        "Я тебе не все сказала".

        "Раз чучмек, то верит в Будду".

        "Сукой будешь?" "Сукой буду".

     Входит с криком Заграница, с запрещенным полушарьем

     и с торчащим из кармана горизонтом, что опошлен.

     Обзывает Ермолая Фредериком или Шарлем,

     придирается к закону, кипятится из-за пошлин,

     восклицая: "Как живете!" И смущают глянцем плоти

     Рафаэль с Буонаротти -- ни черта на обороте.

        Пролетарии всех стран

        Маршируют в ресторан.

        "В этих шкарах ты как янки".

        "Я сломал ее по пьянке".

        "Был всю жизнь простым рабочим".

        "Между прочим, все мы дрочим".

     Входят Мысли о Грядущем, в гимнастерках цвета хаки.

     Вносят атомную бомбу с баллистическим снарядом.

     Они пляшут и танцуют: "Мы вояки-забияки!

     Русский с немцем лягут рядом; например, под Сталинградом".

     И, как вдовые Матрены, глухо воют циклотроны.

     В Министерстве Обороны громко каркают вороны.

        Входишь в спальню -- вот те на:

        на подушке -- ордена.

        "Где яйцо, там -- сковородка".

        "Говорят, что скоро водка

        снова будет по рублю".

        "Мам, я папу не люблю".

     Входит некто православный, говорит: "Теперь я -- главный.

     У меня в душе Жар-птица и тоска по государю.

     Скоро Игорь воротится насладиться Ярославной.

     Дайте мне перекреститься, а не то -- в лицо ударю.

     Хуже порчи и лишая -- мыслей западных зараза.

     Пой, гармошка, заглушая саксофон -- исчадье джаза".

        И лобзают образа

        с плачем жертвы обреза...

        "Мне -- бифштекс по-режиссерски".

        "Бурлаки в Североморске

        тянут крейсер бечевой,

        исхудав от лучевой".

     Входят Мысли о Минувшем, все одеты как попало,

     с предпочтеньем к чернобурым. На классической латыни

     и вполголоса по-русски произносят: "Все пропало,

     а) фокстрот под абажуром, черно-белые святыни;

     б) икра, севрюга, жито; в) красавицыны бели.

     Но -- не хватит алфавита. И младенец в колыбели,

        слыша "баюшки-баю",

        отвечает: "мать твою!" ".

        "Влез рукой в шахну, знакомясь".

        "Подмахну -- и в Сочи". "Помесь

        лейкоцита с антрацитом

        называется Коцитом".

     Входят строем пионеры, кто -- с моделью из фанеры,

     кто -- с написанным вручную содержательным доносом.

     С того света, как химеры, палачи-пенсионеры

     одобрительно кивают им, задорным и курносым,

     что врубают "Русский бальный" и вбегают в избу к тяте

     выгнать тятю из двуспальной, где их сделали, кровати.

        Что попишешь? Молодежь.

        Не задушишь, не убьешь.

        "Харкнул в суп, чтоб скрыть досаду".

        "Я с ним рядом срать не сяду".

        "А моя, как та мадонна,

        не желает без гондона".

     Входит Лебедь с Отраженьем в круглом зеркале, в котором

     взвод берез идет вприсядку, первой скрипке корча рожи.

     Пылкий мэтр с воображеньем, распаленным гренадером,

     только робкого десятку, рвет когтями бархат ложи.

     Дождь идет. Собака лает. Свесясь с печки, дрянь косая

     с голым задом донимает инвалида, гвоздь кусая:

        "Инвалид, а инвалид.

        У меня внутри болит".

        "Ляжем в гроб, хоть час не пробил!"

        "Это -- сука или кобель?"

        "Склока следствия с причиной

        прекращается с кончиной".

     Входит Мусор с криком: "Хватит!" Прокурор скулу квадратит.

     Дверь в пещеру гражданина не нуждается в "сезаме".

     То ли правнук, то ли прадед в рудных недрах тачку катит,

     обливаясь щедрым недрам в масть кристальными слезами.

     И за смертною чертою, лунным блеском залитою,

     челюсть с фиксой золотою блещет вечной мерзлотою.

        Знать, надолго хватит жил

        тех, кто головы сложил.

        "Хата есть, да лень тащиться".

        "Я не блядь, а крановщица".

        "Жизнь возникла как привычка

        раньше куры и яичка".

     Мы заполнили всю сцену! Остается влезть на стену!

     Взвиться соколом под купол! Сократиться в аскарида!

     Либо всем, включая кукол, языком взбивая пену,

     хором вдруг совокупиться, чтобы вывести гибрида.

     Бо, пространство экономя, как отлиться в форму массе,

     кроме кладбища и кроме черной очереди к кассе?

        Эх, даешь простор степной

        без реакции цепной!

        "Дайте срок без приговора!"

        "Кто кричит: "Держите вора!"?"

        "Рисовала член в тетради".

        "Отпустите, Христа ради".

     Входит Вечер в Настоящем, дом у чорта на куличках.

     Скатерть спорит с занавеской в смысле внешнего убранства.

     Исключив сердцебиенье -- этот лепет я в кавычках --

     ощущенье, будто вычтен Лобачевский из пространства.

     Ропот листьев цвета денег, комариный ровный зуммер.

     Глаз не в силах увеличить шесть-на-девять тех, кто умер,

        кто пророс густой травой.

        Впрочем, это не впервой.

        "От любви бывают дети.

        Ты теперь один на свете.

        Помнишь песню, что, бывало,

        я в потемках напевала?

        Это -- кошка, это -- мышка.

        Это -- лагерь, это -- вышка.

        Это -- время тихой сапой

        убивает маму с папой".

Ушел на пенсию главный редактор газеты «Время» Игорь Мельцер, а вместе с ним и генеральный директор Борис Капельман, пишет газета «Мегаполис».

Но, как утверждают ведущие журналисты очень популярного в Казахстане издания, в газете ничего не изменится с уходом Мельцера и Капельмана. Сейчас главным редактором назначен Марат Асипов, командовать ежедневным выпуском будет, как и ранее, Вадим Борейко.

Журналисты заверяют своих читателей, что формат и направленность газеты «Время» не поменяется. А все новости о том, кто руководит – увидите в выходных данных», – сказал в телефонном разговоре новый главный редактор «Времени» Марат Асипов.

У журналистов есть поговорка: «Бывших журналистов не бывает». Поэтому есть надежда, что Мельцер уйдет во фриланс или возглавит новое СМИ.

Игорь Мельцер и Борис Копельман после почти пятилетнего перерыва вернулись в казахстанскую журналистику. На сайте Ratel.kz они заняли должности советников главного редактора Марата Асипова.

В 1990-х Игорь Максимович и Борис Хаимович возглавляли холдинг «Караван», в 1999-2011 – газету «Время» в качестве, соответственно, главного редактора и генерального директора. Из прежнего состава газеты на сайте также работают Сапа Мекебаев и Геннадий Бендицкий. Кроме этого, с 15 марта на позицию менеджера по развитию Ratel.kz заступает бывший главный редактор Forbes.kz Вадим Борейко.

- Игорь Максимович Мельцер и Борис Хаимович Копельман - талантливые медиаменеджеры, создавшие самые известные СМИ Казахстана, - говорит Марат Асипов. - Наши многолетние дружеские отношения не прекращались после того, как они ушли из газеты "Время". Теперь, на новом этапе, они помогают нам выстроить сайт своими практическими советами. Мало кто в стране может сравниться с ними в умении создавать успешные медиапроекты. Поэтому они и решили поделиться с нами своим опытом, но уже в качестве советников. Вадим Борейко с первых дней существования Ratel.kz оказывал нам неоценимую поддержку, помог нам сориентироваться в интернете, избежать многих ошибок. Мы давно хотели, чтобы он присоединился к нам. Теперь, после того, как он успешно реализовал издание своей книги "Котелок", его участие в нашем проекте стало реальностью.

Как сообщал Forbes.kz, Асипов, Мекебаев и Бендицкий запустили сайт Ratel.kz 5 декабря 2013.

И ЗВУЧИТ БЛЮЗ…

Зрение городского жителя сфокусировано на текст – Город и есть воплощенный Текст, где абзацы и главы обозначены номерами домов и названиями улиц. У крепко укоренного горожанина, этот текст еще и ассоциативен: «Пройду по «Абрикосовой», сверну на «Виноградную»… Или – на Виноградова? Пардон, Карасай-батыра. Словом, по городу, как «По волне моей памяти»…или по тексту, но все равно – воспоминаниями связано каждый отрывок, если вчитаться…

Зрение же степного жителя не сфокусировано на этот текст. Это не хорошо, и не плохо – это так потому, что оно иное – это панорамное зрение. И фокусировка идет от центра круговой панорамы, и в этом центре – наблюдатель…вернее – созерцатель. А его картина мира не основана на тексте…ни города, ни текстового документа. И выстраивается эта картина не на обрывках неких книжных текстов, где ясно прописано, что есть добро и зло, красивое и отвратительное, благородное и преступное и т.д. и проч., а выстроено и отчерчено линией горизонта в некий круг. Интересов или желаний – важно не это, а точка зрения, вернее – точка отсчета (читай, - взгляд из центра…своих же устремлений). Отсюда, - крайняя индивидуализация оценок, а как еще – я именно так вижу и, причем тут мнение кого-то еще?! И это притом, что  оценочным критерием служит отсылка к традиции. К культуре номадов, которая насквозь вербальная. И все требования дать ссылку на некий культурологический контекст, будут натыкаться на утверждение: «В наших краях так старики сказывают…». И в это – в лучшем случае, в режиме поддержания дискуссии…

А вот ее-то и не получается. И звучит над Текстом Города, с каждым днем все более явственнее синкопированный отрывок блюза… «опускается вечер, черный как я»… Кто именно этот Я? Да любой из нас, кто имеет внешность степного жителя, при том, что словно писатель…пытается сохранить сознание, сформированное Текстом, где черным по белому,…где буквы черны, а потому и видны на белом листе. Где также отчетливо видно, что натурально европеоидом не стать никогда: и в Москве мы «чурки», и в Лондоне – «русскоговорящие китайцы». В итоге, с ощущением принадлежности, скажем так, к средиземноморской цивилизации, приходит осознание незыблемости постулата о том, что «на зеркало неча пенять, коли рожа крива». Или – «черна»? Ну, это уже как кому… Вот только…почему с каждым днем все острее это чувство мучительной раздвоенности…когда ты – такой же как все, и при этом – не хочешь на них походить. С одной стороны, генетически обусловленная память о традиции отцов, с другой – генетически «советизированное» неприятие разрушительной политики отцов-основателей государства, построенного на обломках Великой Империи…

…где ты – «асфальтный казах», «Шала», но при этом – казах, хоть и русскоговорящий, и все же – «шала-казах»: то ли полукровка, то ли непонятная помесь…или – смесь из обрывков когда-то прочитанных текстов, в которые верилось…когда-то…

Пока не пришел – «степной казах», «Нагыз», но при этом – казах, настоящий (читай – сегодняшний, а не в значении: «без подмесу»!), казахскоязычный: главным образом о том, что все это мне принадлежит не только по праву автохтонной нации, а по большей части, что именно так устроена моя картина мира – панорамный взгляд принадлежит тому, кому принадлежит Центр. И надо было быть в этом Центре, а не просто в пресс-центре.

И над всем этим, теперь сгущаются сумерки…

И звучит блюз.

Не веришь? Отмотай…

(продолжение следует)